В ожидании революции
Стоял последний день осени — не той ноябрьской тяжёлой одури, когда небо уже набухло снегопадом, нет, это был лёгкий последний день, когда в Москве ещё можно пить чай в уличном кафе, не опасаясь нажить простуду, но при этом желательно уже кутаться в шейный платок и нитяные перчатки. Жёлтые и красные листья тянулись по тротуару, влекомые чуть зябким ветерком. Над Третьим Римом разгорался закат, дело было недалеко от центра, в одном из тихих районов, где живут уже преимущественно богатые люди. Такой процесс постепенной замены жителей по-западному зовут, кажется, джентрификацией.
На стул рядом с нами, — единственный свободный, — приземлился высокий и ладный молодой мужчина, — можно было бы сказать парень, если бы не было в нём какой-то увесистости, солидности и внутреннего достоинства. По виду — успешный двухметровый бандит, давно перешедший в стадию успешного бизнесмена. Новый сосед по столику зашёл издалека: о природе, о погоде, о том, как нелегка доля московского жителя чисто с фенологической точки зрения.
— Последний день, наверное, любуемся, — кивнул он в сторону заката, и правда — нежнейшей розовой красоты, с лёгким оттенком смога. — Скоро уже начнётся: дожди, холода, серость, слякоть, грязный снег… На улице уже не посидим, пойдём внутрь. Ещё больше захочется комфорта, тепла, — показал он на действительно очень уютное и очень дорогое кафе, в котором мы, его невольные собеседники, могли позволить себе ну разве что по чашке чая, да кусочек шоколадного торта на двоих. — Ну, такая у нас природа, в северном городе, — вздохнул он. — А на уют, на тепло ведь нужны деньги, так? Ну, чтобы смочь пережить эти полгода. Ну, какие-никакие деньги-то нужны будут, а?
— Нужны, — фаталистически согласились мы.
— Вот и я говорю, — продолжил незнакомец свой монолог. — Хоть и считается, что не в деньгах счастье — и это правда! — но совсем без них, проклятых, не обойтись. Вот у вас высшее образование есть? — неожиданно живо перескочил он с темы на тему.
— Есть.
— Это хорошо. Вот и я теперь получаю. Хожу учиться уже три недели. Интересно!
Закат понемногу приходил в негодность. Наш собеседник поспешно поправился:
— На юридическом, конечно. На вечернем. Сижу на первой парте. Молодёжь в группе шебуршится, но я — не, я сижу и учителей слушаю, внимательно. Хватит уже — насиделся на последней парте с первого по восьмой класс! Ни хера не учил! А потом вообще пошли карты и… всякие прочие весёлые дела. Нет, теперь мне нужны знания. Итак уже сколько лет потерял. 31 год — решил, раз время есть — пора уже! Ну, во-первых, иностранный язык нужен — это всегда в жизни пригодится. И история, конечно, без этого в нашей стране никуда. Надо же знать, что они там делать будут, надо аналогии проводить. Они же там, наверху, ничего нового не придумывают, всё уже было в истории… Да и учительница у нас очень хорошая. Рассказывает так интересно, что не оторвёшься. Я вот думаю: она же всё это, может, по тридцатому разу рассказывает или по сороковому, а всё не надоело ей, с душой говорит. Любит она своё дело, умная женщина. Несколько книг уже написала по истории по своей, а всё с нами, со студентами возится. Очень я её уважаю. Тут как-то спросил её: «Вот вы всё про историю знаете. Скажите, а революция сейчас в России возможна?» А она и говорит: «У нас с вами такая страна, что в ней возможно всё». Ох, у меня аж от сердца отлегло, так порадовался! Ну, думаю, раз всё, то и революция возможна!
Тут уж он нас, наконец, удивил. Пришлось поднимать бровь:
— А зачем вам революция?
— Как зачем? Этих, которые там, наверху, перестрелять всех до одного! Там же коррупция сплошная, на всех уровнях, начиная вот от уровня ста рублей и до миллиона, — со знанием дела рубанул он кулаком себе по колену. — Страна же разворована вся, а деньги за границей. Надо их всех в расход, деньги в страну вернуть, с коррупцией этой закончить. И, конечно, старикам, пенсионерам этим, деньги всем раздать, чтобы не торговали на улицах. А то позор же! Стоит бабушка, ландышами торгует. Я ей говорю: «Бабуль, ну как же так — ландышами, нехорошо». А она: «Сынок, да как же я жить тогда буду? Пенсии то даже на еду не хватает». Вот это — позор. Власть стариков на улицу торговать гонит. Нет, нужна революция.
Закат был уже совсем плох. Вернее, заката уже, почитай, и не было — сгущались сумерки. Вышла официантка, принесла бандиту-вечернику пиво. Разговор как-то запнулся. Да и нам давно уже надо было бежать по каким-то своим важным интеллигентским делам. Был бы мобильник — может позвонили бы, перенесли встречу. А так… В общем, стали мы прощаться. Пожелали друг другу удачи.
Идём по Большой Грузинской вприпрыжку, гонимые холодком, обнимаемся, а сами думаем: «Ээ-э, а может зря мы так, на полуслове? Может, и правда — скоро революция? Обменялись бы телефонами впрок, глядишь и пригодилось бы. Чувак-то, не иначе, в члены революционного трибунала метит».
Про Украину мы тогда ничего такого не знали ещё: осень была вполне ранняя.
В Москве давно уже снег. И вопрос, которым ещё по осени задавался бывалый первокурсник, теперь обсуждают не только в кафе, но и по радио: «Скоро ли революция?»
Утэ Вайнманн, Влад Тупикин